Когда целыми днями разносишь тарелки с едой, не очень-то получается поверить в собственное счастливое будущее. В котором у тебя есть машина, похожая на кроссовок, бетонная коробка внушительных размеров, а может, и деревянная, и жена, похожая на Рейчел Вайс. Женщина, которая однажды сжалилась над твоим унылым ходячим трупом и увидела не вынужденную ежедневную глупость, а то, что остается за гранью взаимного обмена любезностями.
Так, оставив на гвозде грязный фартук, каждую ночь идешь домой, в тишину. Выходишь на брусчатку переулка, вдыхаешь холодок. Нет уже никого, кроме пьянчуг. Кто-то шатается от столба к столбу, дополняя собой неповторимый отечественный пейзаж. Закуриваешь сигаретку, припасенную на потом, и плетешься к перекрестку. Радуешься снегу, если он есть. Потом поймать машину.
За все это время, бог знает когда начавшееся, я кое-что поимел. Я узнал, что единственное настоящее время показывают покрытые грязной пылью часы. Маленькие бирюзовые циферки, встроенные в приборную панель очередной нексии. Да, это единственные часы в мире, которые показывают настоящее время. Там только три цифры и две точки. И когда видишь их, день за днем, раз за разом, есть только ты и эти светящиеся палочки. Может есть кто, кто понимает, о чем я.
А потом сидишь до утра, наслаждаясь куцым остатком собственной жизни. Складываешь в конверт разноцветные бумажки, от фиолетовых к голубым, от голубых к рыжим, архангельск-ярославль-хабаровск, будто в этом есть хоть какой-то смысл. Но нет никакого. Это просто фоновое действие, должно же оно быть.
Под утро прибегают мысли о том, что все не так уж хреново. И не все машины похожи на кроссовки, и не все дома похожи на коробки, и на Рейчел Вайс похожи не так уж и мало женщин. В сети есть много хорошей музыки, чайник гудит на плите. А потом и светать начинает. Это значит, что ты опять остался на шаг позади. Опять начинаешь торчать миру, хотя вроде ничего и не занимал.
И ты плетешься в холодную кровать, на шершавые простыни, и пытаешься убедить себя, вжав щеку в подушку, что сегодня надо встать на пару часов пораньше. Ведь корку с башенкой нужно отработать, пусть и без пущего энтузиазма. Пихнуть в себя пару страниц науки, потом пошариться час в метро, залезть, в три погибели согнувшись, в грязную маршрутку, и карабкаться по гранитному крыльцу к невообразимой чистоты знаниям.
А потом опять тарелки, рассвет, крыльцо. И на часах, покрытых грязной пылью, всегда только три цифры, которые шепчут тебе, что на сегодня ты все отдал и можешь побыть наедине с собой, пока через несколько часов не заторчишь весь цикл вновь. Это жизнь, взятая в долг у реальности, скверного кредитора. Может, самого скверного из возможных. Под сто процентов суточных без права досрочного погашения.
Эйн ма лаасот. Такие дела.
